Тихое потрескивание камина, и такой привычный и домашний запах простой пищи. Равита лежала на чем-то мягком и пушистом, и тепло огня окутывало ее. Скрипнула входная дверь, дохнув прохладой утра, и кто-то прикрый ее и обернувшись, ахнул. Несмелый шаг направился к ней, и девушка открыла глаза. Сатхак, пораженный и счастливый стоял в шаге от порога, и его освещали отблески огня в камине. Равита поднялась на ноги и, улыбаясь, протянула к нему руки, но тут, у ее ног, что-то зашевелилось.
Она поглядела, увидев пробуждающегося
Джерхина. Он мотнул головой, принюхиваясь к новым запахам, и тут же был на всех
четырех лапах, увидев Равиту, глаза засияли радостью, но вдруг, шерость его
поднялась дыбом, а пасть открылась в беззвучном рычании. Его взгляд холодно
скользил по Сатхаку. Потом, в растерянности и нерешительности обратился к
девушке, неуверенно оббежал комнату, и вновь вернулся на Сатхака, серьезно и
внимательно оглядывая его. Подавшись вперед, Белый Влк перешел в свою боле
человеческую форму, внимательно глядя, и обнюхивая замеревшего на месте
сужчину, не проявляюшего агрессии, но, как видел Джерхин, готового дать отпор. Едва
не касаясь носом лица Сатхака, обнюхивая
его, Волк тихо повернул голову к Равите:
- Твойх? – Почти рыча, проговорил он. Равита
кивнула, и в ее взгляде читались превосходство, настороженность, и готовность
вдруг что, защищать этого человека. – Сильхный… Надееежжжный… Ч е л о в е к… -
проговорил Джерхин, чеканя каждую букву последнего слова, и гамма эмоций
пронеслась в нем при последнем слове. Отстранившись от Сатхака, он вновь упал
на четыре лапы и, взглянув еще раз на Равиту с присталной внимательностью и
жаждой видеть ее, потом опустив глаза, не то вздохнул – не то рыкнул, и одним
прыжком выскочил в дверь. Во дворе, с лаем несколко собак накинулось на волка,
но встретившись с ним взгялдом, отступили, а Джерхин, закинув вверх голову к
заходящим лунам, жалобно и протяжно завыл. И в вое отразилась и его досада, и
жалоба, и гнев на себя и на всех, и боль его разбитого волчьего сердца. Не
успели отголоски воя затихнуть в лесу и под небесами, как он, не видя и не
слыша ничего, понесся вперед что есть сил, не обращая внимания на преграды на
пути. Через заросли, через водоемы, вперед и вперед, чтобы его не могло догнать
та печаль и гнев и разочарование, которое гнездилось в нем, чтою все это ушло,
вылетело из груди, скотившись сбоков затерялось в траве, утонуло в воде... Боль
рабитого сердца, разбитой первой любви, понимание своей ненужности, невероятной
немыслимости своего желания, неправдоподобности надежд и ожиданий. Несмелые
ощущения, рожденные на почве преданности и уважения незаметно, день изо дня
увлекали его все дальше, и дальше. В окружении таких нетаких как он, он сам
возомнил себя другим, одним из них, из их стаи. Равным им. Равным в какой-то
мере, даже ей - его спасительнице, человеку Равите. Он же был для нее
несчастным преданным псом, псом, вертящимся и виляющим хвостом у ее ног, путающимся
под ногами, как дворовая скаальская шавка. Как же он посмел возомнить себе
что-то большее, что-то, что понастоящему проснулось лишь в последний миг перед
разлукой, и тут же рассыпалось разорванное и истерзанное, окровавленное и
кровоточащее. Как светла она, Сравнима с Кроудогом, сама так же чиста и прекрасна
как его Богиня… его любовь. Отвергнутый Кроудогом, отвергнутый Равитой. Он, и
дерзнувший возомнить себя равным. Чувствовавший, в какой-то миг, жеание впиться
в глотку этого человека, но понявший насколько этот человек дорог его Равите,
он сейчас чувствовал себя грязным и запятнанным, глупым, что допустил себе
прийти в неизвестный ему мир. Но все же, его чувство, родившееся и разбитое, не
покидало его даже при понимании его Греховности. Здравый смысл рождал в нем
гнев, а душа облевалась кровью и слезами.
И он хотел в безудержном беге вытрясти все это из себя, сбросить
вылазящую шерсть. Забыть, забыть, и забыться самому…навсегда.
Он бежа и бежал, не обращая внимания на время
и окружающее его пространство и то, что покидало его, это были только слезы, слетавшие
с волчьих глаз. Соленые слезы боли и разочарования во всем его существовании. Он
бежал, пока его лапы, в ушибах ранах и ссадинах не стали подкашиваться от
изнеможения, и когда он рухнул, обезсиленный, он надеялся, что для него завтра
не наступит никогда.
Комментариев нет:
Отправить комментарий